О первых шагах нового поколения алтайских писателей есть интересный материал Аржана Адарова, опубликованный в книге «Сын вечного Алтая. (Статьи и воспоминания)». Он пишет: «У истоков возрождения алтайской литературы в послевоенный период стоял Сазон Саймович Суразаков». Далее — о том, что молодой ученый, поэт почти год шефствовал над десятиклассниками областной национальной школы, стихи которых появлялись в областной газете к красным датам календаря. Однажды, как пишет автор, только что окончившие школу Адаров, Кокышев, Палкин получили приглашение от Суразакова прийти к нему в научно-исследовательский институт. Оказывается, по его инициативе обком партии пригласил из Союза писателей СССР консультанта по национальным литературам Бориса Арсентьевича Басаргина. И вот ему-то Суразаков представил три кандидатуры для поступления в Литературный институт. Первая реакция Басаргина: «Да это же дети!.. А в Литинституте учатся взрослые люди, многие — фронтовики…» Сазон Саймович, как пишет Аржан Адаров, взволнованно стал говорить о том, что в алтайской литературе прервалась связь поколений: не стало Павла Кучияка, многие из талантливой творческой молодежи погибли на войне. Надо возродить профессиональную алтайскую литературу! Беседа закончилась тем, что Басаргин сказал ребятам, когда, с какими документами им нужно прибыть в Москву, куда и к кому следует обратиться.
Видимо, по каким-то причинам облисполком не оказал помощи, тогда Сазон Саймович изыскал деньги в своем институте и выдал каждому по четыреста рублей. То же самое сделал директор национальной школы Василий Константинович Плакас: из средств школы выдал по пятьсот рублей. И ребята ехали в Москву из Новосибирска на третьей полке почтового поезда, помня напутственные слова своих благодетелей: «Дерзайте! Легких путей в жизни нет. Трудно будет – пишите…»
Впоследствии нам очень часто приходилось слушать потрясающие юмористические рассказы этих ребят о курьезных ситуациях в первые дни пребывания в Москве. Например, они нашли трамвайную остановку, чтобы доехать до общежития, и не успели заскочить в трамвай. Представления о транспорте у них были такие: успел – уехал, не успел – жди следующего дня. Трамвай уехал, а они стали спорить, из-за кого: мол, это Эркемен замешкался с чемоданами… Пока ругались, пришел трамвай с тем же номером…
На встречах, застольях они любили вспоминать о своем наставнике. Каждый приезд Сазона Саймовича в Москву был для них праздником: сытная еда в ресторанах, беседы, а при отъезде – деньги почти на «целый месяц безбедной жизни» (А. Адаров). В личном архиве Суразакова хранятся письма этих «чудных» мальчиков. Они писали об успехах в учебе, о своей мечте – авторских поэтических сборниках. Но были и такие: наступила зима, а у них нет обуви и теплой одежды… А на летних каникулах, как пишет Адаров, он «читал наши стихи, хвалил или ругал, тут же исправлял. Он не был равнодушным».
В 1957 году на Алтай вернулись первые три выпускника Литературного института. К этому времени были изданы их первые поэтические сборники. Стремителен был их творческий рост. Через одно-два десятилетия они стали авторами разножанровых произведений – стихов, поэм, повестей, романов. При всей схожести их биографий каждый торил свою творческую стезю. Аржан Адаров с первых стихов проявился как поэт-трибун, импульсивно неравнодушный к большим и малым событиям страны и своей малой родины. А на исходе своих лет обратился к сонетам – жанру высшей ступени поэзии.
Лазарь Кокышев. Уже с первого поэтического сборника все его произведения, вопреки содержанию и присущему ему юмору, все-таки были пронизаны глубокой печалью. У Эркемена Палкина удивительно то, что уже в первом сборнике стихов «Новый человек» («Jаны кижи», 1956), начиная со стихотворения «Здравствуйте» («Эзен»), по существу, была запрограммирована нацеленность его творчества: обращение к новому поколению, к первозданной земле – Алтаю. Вновь перечитывая его поэтические сборники, обнаружила свойственную народам Востока созерцательную (в хорошем смысле!) сущность его стихов. И это закономерное явление для народов, не утративших повседневную духовную и физическую связь с природой, с землей, где поэт «родился-появился». Кстати, всех троих в то время обвиняли в созерцательности их стихов, то есть в любовании природой, а не героикой трудовой жизни народа. Да, поэт Эркемен Палкин не спешил откликаться на сиюминутные внешние события. В его так называемых созерцательных стихах присутствовал отсвет философского отношения ко всему окружающему. Они насыщены чистотой помыслов, его созерцания, размышления вызваны глубинно оберегаемым чувством восторга, тихой радостью. И в этом так знакомом нам состоянии (от связи с природой) он ведет монолог о настоящем и будущем своего народа и его исторической земли проживания – Алтая. Прочтите его стихи. Возможно, не все вам понравятся, но главная, объединяющая их мысль поэта все-таки очевидна. Прочтите его поэмы, хотя бы последние строфы «Голубого неба» («Чанкыр тенери»). Я не люблю читать переводы его стихов. Как бы хорошо они ни читались, в них много интерпретаций… Переводчик должен знать язык, на котором написан стих. Ведь в стихе важны не только слова, словосочетания, но и звуковая гамма, ритм. Как музыку нельзя словами пересказать, так и стихи. Не случайно Бэлла Ахмадуллина писала: «Настоящая поэзия – это все-таки музыка…»
В 60 — 70-е годы ушедшего столетия я занималась разработкой программ по алтайской литературе. Впервые вводилось преподавание алтайской литературы вплоть до 10-го класса в национальных школах автономной области. Нужны были лучшие образцы фольклора алтайцев. С особым пристрастием я встречала каждую книгу писателей. Предстояло отобрать произведения с учетом возрастных особенностей учеников, преемственности тем по классам, межпредметных связей и обязательно с учетом развития речи, мышления. Многие стихи Эркемена Палкина были обозначены в программе, например из сборника «Радости» (1968), а также «Алтай», «Матери». Их рекомендовали для чтения наизусть (4 – 5 кл.). В учебники 10 класса включили поэму «Голубое небо». В 1962 году, сразу после выхода в свет, повесть «Голос жеребенка» (первая часть романа «Алан») была рекомендована для изучения в 10 классе, с 1975-го – полностью вышеназванный роман.
По работе мне часто приходилось общаться с писателями. Иногда происходили ситуации, близкие к конфликтным. А вот с Эркеменом Матыновичем было легко и интересно. Лишенный амбиций, он очень стеснялся, что его произведения рекомендованы для изучения в школе. Особенно памятен случай с введением в программу его изумительного стихотворения «Голос иволги» («Сары киштейт»). В 1971 году он показал мне рукопись этого стихотворения, подготовленного для включения в очередной его сборник. Я попросила дать рукопись и – вопреки требованиям включать в учебники только изданные произведения – побежала в типографию, где готовился в печать учебник-хрестоматия для 9 – 10 классов. На курсах учителей прочитала эти стихи. Меня спросили: о чем они? Я сказала, что здесь тот самый случай, о котором писал Д.С. Лихачев: «В художественном слове должна быть таинственность, непонятность… Если бы было все понятно, тогда неинтересно читать». С помощью удивительных музыкальных строк ученики должны понять, как рождается стих, войти в мир чувств поэта, в его состояние тихого восхищения голосом птицы и осенним пейзажем.
Не сказать о романе «Алан» значило бы ничего не сказать о писателе Эркемене Палкине. Автор избрал нелегкую задачу: художественно воспроизвести один из трудных этапов жизни советского народа – первые послевоенные годы. Сложности были не только в том, что во всесоюзной литературе эта тема только-только начала освещаться, но еще и в том, что жанр прозы в алтайской литературе еще не окреп. Как же нелегко было автору писать его! Но взялся за гуж, не говори, что не дюж. Палкину удалось в художественных образах, в описании людских судеб запечатлеть и этот исторический этап страны.
В романе в запоминающихся эпизодах, картинах передано ощущение: след войны еще долго будет в судьбах людей, на облике земли, деревни, выбитого Чуйского тракта, на неухоженных домах, изношенной одежде… Печать войны лежит свежей раной на сердцах людей. Это трагический конец Экчебея, умершего от оставшихся в теле осколков, это горе овдовевшей Дьелечи, это судьба Тарына, вернувшегося домой без звезды на шапке из-за плена. Памятны мне особенно два эпизода. Шине собирает зерна ячменя в норах запасливых мышей, радуясь тому, сколько раз она накормит талканом своих братишек. И вдруг в конце норы видит дрожащего мышонка. Раздираемая чувством жалости от того, что лишает жизни пусть мышонка, но все равно живое существо, она кидает горсть зерна в нору и с рыданиями бежит прочь…
Второй эпизод. В летнюю сенокосную пору один из членов бригады Тадыр обычно уходил в ночь на охоту. Однажды он принес тушу убитой косули. Содин, разрубая мясо на мелкие кусочки и бросая их в котел, нечаянно нажал на вымя – брызнуло молоко. Все оцепенели, стало ясно, что остался беспомощный детеныш. Люди, опустив глаза, молча протягивали чашку за бульоном с кусочками мяса. С одной стороны — чувство голода, а с другой – мерещится осиротевший косуленок. У всех был подавленный вид…
В романе образу молодого солдата Алана противопоставлен образ председателя колхоза Тантыбарова. Люди такого типа есть во всей литературе с древнейших времен. Они не меняются, все хапуги живут сытно, комфортно, не упуская из рук власть. Бессмертные образы. Невольно приходит мысль: во все времена, собственно, они, а не положительные герои, являются двигателями жизни. А что, если их не станет? С кем, за что будем бороться? И в чем будет состоять основной двигатель жизни, основной конфликт в литературе?
В моей памяти Эркемен Матынович занимает особое место как общественный деятель. Почти двадцать лет руководил он писательской организацией Горного Алтая. Вся наша жизнь была заморочена разными реформами, постановлениями центральных и местных властных структур. Не только писать книги, научные работы, но и просто жить не было времени.
В 60 – 70-е годы вышел ряд постановлений, которые, на мой взгляд, нанесли большой урон культуре таких народов, как алтайцы. Было постановление об улучшении преподавания русского языка в школах страны. На местах его поняли на свой лад. То есть все национальные школы стали переходить на учебный план русских школ, в которых не предусмотрено преподавание родного языка. В газете «Правда» появились статьи многих писателей республик, в том числе Ч. Айтматова, с призывом: русский язык не должен подавлять родные языки народов Советского Союза. Было опубликовано знаменитое стихотворение Расула Гамзатова:
А если завтра мой язык исчезнет,
То я готов сегодня умереть.
Я за него всегда душой болею,
Пусть говорят, что беден мой язык,
Пусть не звучит с трибуны Ассамблеи,
Но, мне родной, он для меня велик.
У нас же на областных совещаниях стали докладывать, сколько процентов алтайцев, проживающих в том или ином районе, признали родным русский язык.
Мы были в шоке: наш народ стал отказываться от родного языка?
Второй удар был нанесен постановлением Совета Министров СССР об укрупнении сел за счет неперспективных. А таковыми оказались села с алтайским населением. В них были начальные школы с обучением на алтайском языке, сохранялось традиционное ведение хозяйства, культура. В результате села эти исчезли, учеников перевезли в интернаты крупных сел, где в школах опять не было ни обучения на родном языке, ни его предметного преподавания.
В такой обстановке на одном из областных совещаний состоялось выступление Эркемена Палкина. Одна его фраза стала крылатой: «Когда в Москве подрезают ногти, то на местах (в регионах) режут пальцы».
Результаты двух вышеназванных постановлений мы пожинаем до сих пор. Выросло целое поколение людей, не владеющих родным языком. Когда в семье, в селе нет общения на родном языке, едва ли можно его восстановить. А дети из этих семей живут с чувством собственной ущербности. Кто они? Русские? Таковыми их не признают из-за внешних особенностей. Алтайцы? Не знают ни родного языка, ни истории, ни традиционной культуры своего народа.
В 1974 году Эркемен Матынович ПАЛКИН оказался в числе главных оппозиционеров, выступивших против постановления обкома партии о закрытии областной национальной школы. Как никогда, алтайская интеллигенция — писатели, научные сотрудники, работники печати, радио, родители, учителя выступили очень сплоченно. В отличие от нашего времени у нас не было требования убрать первого секретаря обкома партии, главного инициатора закрытия школы, и других должностных лиц. Мы вели открытый жесткий диалог с властью. Не прекратили борьбу даже в тот момент, когда личные дела учеников изъяли из школы, отправили в районы, когда учителей трудоустраивали в другие учебные заведения, когда 1 сентября их не пускали в классы, где ждали ученики. Мы телеграммами, письмами забросали ЦК КПСС, министерства просвещения РСФСР, СССР. Мы победили, отстояли школу! И опять же в отличие от нашего времени никто из борцов не был уволен с работы.
В какой системе мы сейчас живем, неясно, все ориентировано на частную собственность. В моем понимании в ее основе лежит собственный трудовой вклад. Но как понимать то, что частной собственностью стали озера, берега водоемов? Природа стала частью предпринимательства…
С введением частной собственности нарушается традиционный опыт природно-хозяйственной деятельности народа. Не будет охоты, рыбалки, не хватит земель для выпаса домашних животных, заготовки трав, дров и т.д. Земли скуплены запредельными богачами. Не зная истории земли, коренного народа, они вносят дисбаланс в традиционные правила жизни местного населения.
Нет сейчас таких личностей, как Эркемен Палкин, Аржан Адаров, Сазон Суразаков и другие, которые имели вес в обществе, умели отстаивать и защищать интересы всех укоренившихся на Алтае народов. А нынешняя интеллигенция, к сожалению, больше озабочена подковерной борьбой, а не открытым диалогом с властными структурами.
Но то, что мы отмечаем юбилейные даты, связанные с жизнью этих ярких, талантливых людей, примечательно. Народ должен знать своих замечательных сынов!
З. Казагачева, кандидат филологических наук.
