Звезда Алтая.«Мы рассуждали о республике…»

С Валерием Ивановичем Чаптыновым я познакомился перед армией в Барнауле. Накануне состоялся семинар молодых алтайских поэтов (тогда было такое поветрие – искать таланты в литературе, живописи, музыке и так далее). И всегда такие события сопровождались стечением множества представителей прессы и, конечно, молодежи, желавшей почитать стихи и получить признание. Мою рукопись предложили Алтайскому книжному издательству на предмет издания книги. Помнится, Лёня Мерзликин, окончивший Литературный институт и уже выпустивший в Москве свой первый сборник стихов «Купава», и поэт Геннадий Володин, уже печатавшийся в альманахе «Алтай», пригласили меня за винный киоск отпраздновать это, а заодно отметить мой призыв в армию.
Уж не знаю, как получилось, но «соображать» пришлось на четверых. Четвёртым был Валера Чаптынов. Мы протиснулись в ряд между забором стадиона «Спартак» и киоском (разливал Лёня Мерзликин, прекрасный алтайский поэт) и по цепочке передавали стакан. Валере пришлось пить первому. Он застеснялся: самый молодой – и вдруг пить первому. Видя его состояние, я сказал:
– Пей! Все великие люди писали стихи, хотя впоследствии становились не обязательно поэтами, но обязательно выдающимися людьми, например Иосиф Сталин, Чингисхан, продиктовавший свой Кодекс Ясу, который во многом написан верлибром.
При упоминании Чингисхана Валерий, будучи от природы рыжим, почти красным, как медь, покраснел ещё сильнее и без разговоров выпил всё до дна. «О, молодец!» — навеселе закричали мы. И Валера сразу же был принят в наше сообщество поэтов…
После Омского сельхозинститута я жил в Рубцовске и носился с идеей создания республики, в которой могли бы жить только молодые люди, ценз на проживание – от двадцати до тридцати пяти лет. Я предлагал сделать эту республику аграрной и доказать всем, что и сельское хозяйство может быть прибыльным. Первым мою идею принял и морально поддержал поэт Владимир Сергеев. Валера был вторым. Но главным в этом признании было то, что мы открылись друг другу. Мы читали друг другу свои стихи, делились впечатлениями, и мне уже тогда бросилось в глаза, что Валера мыслит по-европейски. Я сказал:
– Знаешь, Валера, со стихами не знаю, но убеждён больше чем на сто процентов: если ты пойдёшь во власть, то сможешь многое сделать для своего алтайского народа. Может быть, и территорию – место нам для республики молодых — выделишь где-нибудь в горах, возле Белухи, чтобы никто нас без толку не тревожил.
Ну, так шутили мы.
Через год я вернулся из армии – вышло постановление «парням с высшим образованием служить один год». Вернулся под Новый год, а в марте 1965-го в Алтайском политехническом институте проходил III День поэзии. Съехались поэты со всей страны. Из Новосибирска – Илья Фоняков, спецкор «Литературной газеты». Из Москвы – Марк Андреевич Соболь. Из Калининграда – Галина Юдаева, её тоже заметили на семинаре молодых поэтов Алтая. Были из Иркутска, Красноярска – отовсюду. Ну и, естественно, наши алтайские поэты: Марк Юдалевич, Леонид Мерзликин, Владимир Сергеев, Геннадий Панов. А меня (я приехал из Рубцовска) не включили в состав, сказали: «И так чересчур много выступающих. Прости, Слипенчук, в другой раз дадим тебе слово». Мы были с Валерой. Я почувствовал себя, что называется, «униженным и оскорблённым», потому как думал, что я не просто поэт, а «поэт Божией милостью» – так говорили обо мне год назад на семинаре. И вдруг мне нет места!
Я сказал другу:
– Держи мой баул. – Мы стояли у двери в актовый зал института. – Когда все поэты будут проходить мимо нас, я пойду на сцену следом за ними. Ты же понимаешь, что никакой я не зоотехник, я – поэт!
– Понимаю! – сказал Валера. – Ты поэт, мне твои стихи нравятся.
Глядя на меня, он очень разволновался, но главное – Валера был полностью на моей стороне.
И вот я на сцене вместе с другими. Когда стали объявлять выступающих, меня не объявили. Пропустили, как пустое место! Я глянул в зал – пять тысяч студентов, все улыбаются и ни одного знакомого лица. Мне казалось, что все смеются надо мной, как над самозванцем. Было очень больно, сердце словно кто-то сдавил свинцовой рукой. Валера, очевидно, почувствовав моё одиночество, встал во весь рост в конце зала, поднял над головой мой баул и стал трясти им: мол, держись! я здесь! я буду с тобой до конца!
В перерыве многие покинули свои места на сцене, а я остался сидеть, словно окаменел. В кулуарах между организаторами Дня поэзии возник спор. Галина Юдаева возмутилась, что мне не дали выступить.
– Да если хотите знать, он, может быть, единственный из нас настоящий поэт.
Вторую часть поэтического действа решили начать с меня. Помнится, я объявил, что буду читать патриотические стихи: «Пожалуй, я прочту стихотворение «Комсомолу».
Чтобы всё было сегодня понятным, ведь сейчас время другое, комсомол был молодым боевым отрядом КПСС.

Комсомолу

Под будёновками чубы вспенены —
На портретах иная эпоха.
Комсомольцы, знавшие Ленина,
Нам сегодня без вас плохо.

Комсомол наш сейчас не у дел,
Нынче жирным стал комсомол,
Он от ваших геройских дел
Лишь оставил с графинчиком стол.

Стол, как прежде, накрыт кумачом,
Хотя здесь он совсем ни при чём.

Постарел комсомол, постарел —
Напрокат всем кумач, как камзол,
А ведь раньше шли в комсомол —
Равносильно что шли на расстрел.

Комсомольцы, покиньте портреты,
Нас в Магнитку введите, как в Храм.
Нужно цену поднять комбилету —
Помогите,
Отцы,
Нам.

Но портреты живой революции
По райкомам висят для проката,
И под ними строчат резолюции
Начинающие бюрократы.

Не буду рассказывать о восприятии. Волнение захлестнуло зал.
Организатор Дня поэзии стал сигнализировать мне сесть и больше не читать. Но зал меня не отпускал. Особенно усердствовал последний ряд под предводительством Валеры Чаптынова. Ребята встали, взялись за руки и кричали, чтобы я ещё читал. Тогда я прочёл стихотворение «Баба Яга». Оно полностью наше, сельскохозяйственное, и опять патриотическое.
Здесь уже последние ряды зала стали скандировать мою фамилию. Никого не хотели слушать. И тогда я «скромно» заметил со сцены, что сегодня не мой День поэзии и надо послушать других поэтов. Моё замечание привело всех студентов просто в неописуемый восторг. Они поняли, что это моя месть за то, что меня не объявили. Это был, так сказать, мой «ответ Чемберлену».
После этого случая мы с Валерой не просто подружились, а стали как братья.
Между нами не было секретов. Мы рассуждали о республике, у которой должно быть прав больше, чем у автономии, – это даст возможность нам (мы себя считали жителями этой республики) заключать в рамках страны более выгодные договоры и торговать, например, маральими рогами – живой валютой, и т.д. и т.п.

Вскоре мы с моей женой Галой и сыном Мишей перебрались в Барнаул. Я стал старшим зоотехником краевой Госплемстанции. Однажды Валера пригласил меня на свой выпускной в Алтайском сельхозинституте. Он попросил написать стихотворение, чтобы оно прозвучало как напутствие молодым специалистам. Он уже тогда мыслил политически. Мы болтали с ним до утра, а спать легли на балконе (в пустой побелённой квартире было душно). Спали, естественно, под одним одеялом, а точнее, под половиком. Когда приехала моя жена, ей соседи сразу же доложили, что я нашёл себе какую-то безобразную рыжую азиатку.

Тогда было такое время, когда под давлением партии всюду пропагандировалась пропашная система, скажем так, хрущёвская кукуруза, а севообороты Вильямса отвергались. Алтайские пропашники Наливайко и Чеканова стали Героями Соцтруда. У нас в Омске в самой большой аудитории стоял цветок фикус. Преподаватель по агрономии брал стакан с водой и говорил: «Вильямс – это плохо» – и выливал воду из стакана под фикус. А между тем Вильямс, введя севообороты, сделал земледелие, агрономию, по-настоящему научной дисциплиной. Преподаватель наливал воду из графина в стакан и говорил: «Наливайко – это хорошо». А в то время, когда оканчивал сельхозинститут Валера, в Кулунде уже начались чёрные пыльные бури. Подняли целину, которую нельзя было поднимать. И я написал по просьбе Валеры стихотворение «Выпускникам АСХИ».

Выпускникам Асхи *

Я долго думал
Перед тем, как выйти к вам,
Что мне сказать
И как держать мне речь.
Хоть жизнь
Не познаётся по стихам,
Гражданский долг мой —
Вас предостеречь
От тех ошибок,
Что ещё во мне,
Как червь, переедают всё внутри.
И если я не лажу по стене,
То это ни о чём не говорит.
Я помню твои стены, институт,
Да и они, наверно, не забыли,
Как вильямцев охаивали тут,
Как вильямцев
За вильямцевство били.
Я тоже был героем этих дней
И целину, как знамя, поднимал —
Боролся за величие идей,
В которых ни черта не понимал.
Скажи мне, институт,
Кому в вину
Свои заслуги ставить — и остыну,
Кому отдать медаль «За целину» —
За превращенье Кулунды в пустыню?
Я знаю,
Ты мне скажешь: не наглей.
Но я бы высек самой острой розгой
Того, кто ныне в эрозии полей
Эрозию скрыл собственного мозга.
От вас, выпускники,
Я не прошу,
А требую любви и пониманья
Земли, животных —
И не согрешу,
Что в них основа,
Суть естествознанья.
От них не отступайте никогда.
Природа не прощает самозванства.
И к нам вернётся с хлебом Кулунда,
И мы поднимем сельское хозяйство.
* Алтайского сельскохозяйственного института

После прочтения стихотворения подходят ко мне Чеканова и Наливайко и говорят:
– Молодой человек, вы должны понять, что, когда мы внедряли свою систему, мы не думали о звёздах Героя. Мы и сейчас придерживаемся пропашной системы там, где она даёт свои преимущества.
В общем, тогда я впервые задумался о своей ответственности как поэта…
В армии я написал поэму «Чингисхан». Её проиллюстрировал однополчанин Петя Кириллов, сделал линогравюры к поэме. После армии я повесил на стенах в своей квартире его эстампы, и Валера, разглядывая их, находил в себе много общего с Чингисханом. Ещё ему нравился Сталин. О Чингисхане он говорил:
– Смотри, я такой же рыжий. Смотри, у меня такие же кривые ноги.
И ещё он говорил, что ближайшая ветвь к Чингисхану – алтайцы, но у них тюркская основа языка. Только это отдаляет. А кровь у алтайцев монгольская…
Я всегда верил в Валеру как в национального политика, поэтому предложил ему по окончании института возглавить межрайонную станцию по искусственному осеменению животных, которая обслуживала бы два района – Усть-Канский и Усть-Коксинский. Естественно, там ничего не было. Ни места, ни стола, ни зарплаты – ничего.
Как-то Валера звонит мне:
– Печать сделал, но больше ничего нет. Четвёртый месяц не получаю зарплату, бабки сжалились – кормят.
Я говорю:
– Валера, терпи. Дело не в овцеводстве, ну что ты там, в Усть-Коксе, будешь разводить длинношёрстных линкольнов?! Ерунда. Ты же знаешь, почему ты туда поехал. У тебя другая задача. Тебя должны заметить как поэта, как организатора, ты – национальный кадр, тем более мыслишь по-европейски. Тебя обязательно заметят – терпи. Ты можешь принести очень-очень много пользы своему алтайскому народу.
Вот это «ты можешь принести много пользы алтайскому народу» сразу и навсегда обезоружило его.
– Терпи Валера, линкольны от тебя никуда не уйдут.
Он в ответ засмеялся своим открытым, слегка глуховатым смехом:
– Не уйдут, конечно, если сам стану Линкольном.
– Ты им обязательно станешь. Тебя будут изучать в школах.
Я тогда был скор на ногу, быстро собрался и поехал к нему. Почувствовал, что ему почему-то тяжко. Приехал. Глушь, конечно, но места красивейшие. Там останавливался Николай Рерих в своём переходе через Алтай. Там Валера познакомил меня с Анатолием Чичиновым, секретарём комсомольской организации Усть-Коксы. В глаза бросились интеллигентность Анатолия, понимание всего происходящего. Он сразу понял, кто я, то есть что я хотя и начальник, но прежде всего поэт. Дал мне свою двустволку двенадцатого калибра — походить по лесу, пострелять. Я подстрелил белку. Валера сказал:
– Вот, испортил шкурку. У нас белок стреляют из мелкокалиберки и обязательно в глаз…
В тот мой приезд была такая чудесная осень, тайга горела жарким пламенем. Я написал стихотворение и посвятил его Валере.

Валерию Чаптынову

И вот — Усть-Кокса,
Есть село такое.
Две речки в нём
Ведут давнишний спор.
И день горит,
Как море золотое,
Пылает осень,
Скатываясь с гор.
И шепчет друг:
«Изобрази сильнее,
Чем эта осень,
Даль и синеву…»
А на глазах
Берёза бронзовеет,
Как будто в песне,
А не наяву.
И нам смешно,
И весело нам очень.
Канатный мост
Танцует над водой.
А над селом
Летит жар-птица — осень.
Летит,
Как кукурузник золотой.

И ещё есть стихотворение, посвящённое Валере. Тогда мы расставались, был дождь, бурлила речка Громотуха.

Валерию Чаптынову

Тайга плывёт, как синий дым,
Как синий дым костра.
Сто лет прожил бы у воды,
Да уезжать пора.
Давай, товарищ, посидим
И выпьем араки.
На воду молча поглядим —
Нам не избыть тоски.

Весь месяц с ней, как ни крути,
Крутили мы своё,
Она встречалась нам в пути,
И пили мы её.

И вот сейчас в осенний дождь
Нам разойтись пора.
Товарищ, как индейский вождь,
Задумчив у костра.

Мы с Валерой никогда свою дружбу не выпячивали. Но дружили всю жизнь. Нас объединяло одно чувство. Думаю, это чувство принадлежности к народному патриотизму. То есть понимание: что тебе Богом отпущено, отпущено не тебе, а через тебя всем людям твоего народа. Именно это нас сближало, хотя мы порой находились друг от друга за тысячи километров.
Когда на Алтае я попал в опалу и все издательства вернули мои рукописи и перестали печатать, прокуратура умело создавала вокруг меня вакуум (обычный их приём — «Вы всего не знаете!»), Валера приезжал из Горно-Алтайска на государственной «Волге», чтобы покатать моих детей. Он в прямом смысле держал на коленях моего сына Мишу. А позже, спустя годы, когда Миша занялся бизнесом, не единожды подвозил и завозил Мишу прямо во двор банка «Метрополь», чем вызывал переполох в руководстве: ничего себе, Михаил Слипенчук – ездит на президентских машинах! Его подвозит сам президент Республики Горный Алтай Валерий Чаптынов!
Мне трудно судить, почему Валерий Иванович затратил так много сил, чтобы добиться для Горно-Алтайска не автономии, а республики, но убеждён: в его настойчивости свою роль сыграли наши студенческие мечты о республике молодых – с цензом проживания от двадцати до тридцати пяти лет. Конечно, всё это трансформировалось, приобрело удобоваримый вид и смысл. Вообще Валера, а точнее, Валерий Иванович Чаптынов политически очень быстро повзрослел. Помню, когда на меня началось гонение и в мою защиту вышел фельетон в газете «Известия» «Заплата на зарплате» и моя жена Гала с радостью показала газету, нас защищающую, Валерий Иванович схватился за сердце.
– Гала, – сказал он (они шли по Ленинскому проспекту в Барнауле), – всё только-только начинается. Сейчас включатся механизмы защиты мундиров. А дёргать будут Виктора. Наши алтайские секретари хотели просто обрезать ему крылья, а оно повернулось совсем не так, как предполагала местная власть. И это очень плохо. У нас ведь дают мало-мальски говорить правду тем, кто имеет весомое имя. Просто не знаю, чем всё это кончится.
Гала хотела услышать от него ободряющие слова, а ей самой пришлось давать Валерию Ивановичу валидол. Валерий Иванович оказался прав: практически два года я находился под подпиской о невыезде. Если бы не перестройка, государственный маховик размолол бы меня в пыль.
Когда дело моё закрыли «вследствие изменения обстановки» – тогда оправдательных вердиктов государство не допускало, – я поехал на Алтай на Шукшинские чтения от СП СССР официальным представителем. Для меня это было очень важно. Во-первых, я люблю Василия Макаровича Шукшина. Считаю его рассказы классикой на все времена. Во-вторых, мне хотелось, чтобы наши алтайские писатели, которых я вывел в «Огне молчания», поняли, что я всех простил. Что виною не они, а система. Ну кто будет отрицать сегодня, что секретарь-машинистка в горкоме партии получала зарплату, как лаборантка в каком-нибудь институте. Что наши хоккеисты и футболисты получали зарплату, как токари и монтажники, и т.д. и т.п. Порождение системы. А если человек неугоден, его можно через КРУ (краевое ревизионное управление) даже посадить в тюрьму. Всё это Валера чётко знал и понимал, поэтому и схватился за сердце. Но когда от меня отстали и с Шукшинских чтений в Сростках я позвонил ему в секретариат и сказал, что на такой-то машине заеду к нему в Горно-Алтайск на денёк-другой, он отреагировал весьма экстравагантно.
Однако по порядку. Меня взялся подкинуть какой-то местный бизнесмен. Почему не взять попутчика? Вдвоём в дороге веселее.
Мы выехали из Сросток и где-то перед Горно-Алтайском увидели, как мчатся навстречу нам машины с мигалками. Останавливают нас, становятся спереди и сзади и дают нам отмашку следовать с ними. Мой водитель, местный бизнесмен, в ужасе. Мысленно прикидывает, где он подзалетел. Ничего понять не может – кругом милиция. А я сразу догадался, что это Валерий Иванович, как власть, послал местную милицию встретить меня подобающим образом. И экстравагантность проявил, и подчеркнул, как он уважает старых друзей. Он очень любил не злой, а добрый юмор. И это нас тоже сближало.
В последний раз я был в Горно-Алтайске в 1994 году, когда вышла моя книга «Огонь молчания». Её издал мой сын Миша в «Лениздате» тридцатитысячным тиражом. Я поехал к Валере, хотел продавать её и там тоже (уже по тем временам 30 тысяч было большим тиражом даже для раскрученных авторов), но потом передумал. Хотя Валерий Иванович сразу же согласился помочь. Подчёркиваю – я передумал. Мы вместе ехали в Барнаул (он вёз лекарство Леониду Мерзликину) и немного поговорили о политике. Обстрел Белого дома Ельциным тогда обсуждался повсеместно и казался кощунственным. Мне думалось, что на этот счёт не может быть двух мнений. Валера же достаточно долго молчал. Потом сказал:
– За всё время своей работы в Горно-Алтайске я не бросил в огород Бориса Николаевича Ельцина ни одного камушка. И всегда, когда я обращаюсь к президенту (а ты же знаешь, мы автономия бедная), Борис Николаевич идёт нам навстречу.
Скажу откровенно, меня не покоробили его слова. Осуждаю ли я его за них? Нет. Валерий Иванович ведь и во власть шёл, чтобы облегчить участь своего алтайского народа. А о себе лично он не очень беспокоился, потому и умер так рано. Думаю, что чем дальше время будет отдалять от нас фигуру Валерия Ивановича, тем больше и значительнее она будет становиться. Потому что, основав республику, он усилил значимость алтайского народа.
Да – Алтайская Республика, да – в ней нет и не может быть возрастного ценза проживания, но она молода и открыта для всех, кто душою молод. Да – именно в этом я чувствую свою родственность с ней, во всяком случае с делом, которому служил Валерий Иванович Чаптынов. Хотя, конечно, у каждого из нас всё происходит по-своему.