В канун юбилея классика алтайской поэзии мы встретились с Василием Самыковым, которого большинство из нас знают под творческим псевдонимом Паслей Самык. Наша беседа была долгой и содержательной, она погрузила меня в другое время, эпоху, судьбу… Судьбу поэта. После нашей встречи стало понятно, что у него не только удивительная, многогранная, неординарная поэзия — он и жил всегда талантливо, как-то не по-обывательски.
Долгих вам лет, Василий Тордоевич!
Малая родина
Я родился в живописной деревне Каспа Шебалинского района. Там удивительные места — ущелья, горы… В одной части села царит теплый климат Прикатунья, там родится хороший хлеб, в другой, в верховье реки Каспы, всегда стоит таежная прохлада. В этой деревеньке прошло мое озорное детство.
Сила алтайской женщины
В моей семье лидерами всегда были женщины — бабушка, мама, жена. Отец был из местных — каспинец, а мать — из Апшуяхты. Вспоминая ее, я думаю, сколько же мудрости, силы и мужества заложено в алтайской женщине!
Во время войны мама работала председателем колхоза «Новая жизнь», ей было тогда чуть больше двадцати. Она по нескольку раз в неделю верхом ездила в Шебалино (40 км). Как-то мама обратилась ко мне:
— А мог бы ты, сидя на коне, на скаку с земли подхватить овцу, положить ее поперек седла, а потом продолжить путь?
Наверное, я бы не смог, а мать могла. Она — пример очень сильного, закаленного своей эпохой человека. Мама была грамотная, состояла в комсомольской организации, во всем являлась активисткой.
Отец вернулся живым
Отец до войны работал секретарем сельского Совета. Люди его знали как трудового человека. Бывало, у нас часто останавливалась фельдшерица из Шебалино (мама с ней дружила), так она любила приговаривать: «У вас в деревне один Тордой и работает!»
Самая большая радость, которую я испытал в детстве, – возвращение с войны отца. Папа перенес контузию, но вернулся домой живым. Не многим детям из нашего села так повезло, и в этом смысле я — счастливый человек. Он служил в казачьем полку, его в деревне потом так и звали – Казачий. После войны отец работал скотником, контузия мешала трудиться на более ответственных должностях, хотя он был грамотным человеком. У меня до сих пор хранятся его письма, написанные четким, аккуратным почерком.
Мотылек из детства
Нас у родителей было восемь детей, трое умерли в войну от скарлатины. Я родился в 1938-м. Самое раннее воспоминание из детства: ночная бабочка бьется в окно, я прошу отца поймать ее для меня.
Традиции дружбы
В Каспе меня называли не Василий, а Донской, в честь Донскоя Тарбонаева – друга семьи, знаменитого человека в Каракольской долине, аксакала. А дочь Донскоя назвали Торхош (Ольга) в честь моей матери, таковы были традиции дружбы.
С чего началось творчество
Стихи я начал сочинять еще в детстве. Бывало так, что в деревне, когда скот шел с пастбища, нас, детей, отправляли отгонять телят от коров, чтобы они не высосали молоко. Однажды я не справился с этим заданием, упустил теленка, он успел наесться молока. Бабушка рассердилась на меня, выстегала тонким прутиком по ногам. Я разобиделся, залез на крышу сарая и стал громко петь песню, которую сочинял на ходу. Всех сестер и родственников упомянул в ней.
Я вообще любил с крыши наблюдать за тем, что происходит вокруг. Сижу там, бывало, что вижу, то и пою.
Был у нас председатель колхоза Нолондой Казакулов, вот он проезжает мимо, а я сверху сочиняю: «Казакулов Нолондой на черном коне едет…»
Меня достать невозможно и заставить замолчать — тоже. Пою – все слышат. Как-то председатель зашел к нам, почаевал и говорит: «Ну, мальчик у вас озорной, может, певец будет».
Голос матери
Мать и отец не пили крепких напитков, не курили, но всегда рады были угостить гостей. Мама любила принимать в доме людей, общаться, громкоголосая она была. Как-то сидим за столом с гостями, мама больше всех говорит, смеется, шутит.
— Видишь, ребята сидят выпившие, а больше всех слышно твою мать, — заметил тогда отец.
Рисунки на стекле
Во время войны мама привезла из Бийска переселенцев с Украины — женщину с дочерью, они жили у нас. У них с собой был мешок кукурузы, я ее тогда впервые попробовал. Для нас, алтайцев, это был экзотический продукт.
Помню, мы с той девочкой рисовали на замерзшем стекле палочками. Зима на дворе, а на окне в морозных узорах нам угадывались тропические пальмы.
Мама у девочки оказалась учительницей, она познакомила меня со стихами Тараса Шевченко и других авторов.
Ученик Плакаса и Кондакова
Учеба в Национальной школе – интересная пора жизни. За партами сидело много переростков, сказалась война. Пацаны были боевые, баловники, но ребята хорошие.
Мне посчастливилось учиться у замечательных педагогов. Вспомним хотя бы Василия Константиновича Плакаса. Какой это был человек! Красивый, статный, седовласый. А Георгий Васильевич Кондаков! Он носил широченные брюки-клеш, и все мальчишки, глядя на него, тоже стали делать себе такие штаны. Внизу штанины распарывали, вшивали треугольные вставки. Модничали.
Вася пишет стихи!
В старших классах я увлекся стихотворчеством. Однажды солнечным днем мы с другом Сашей Палкиным загорали на поленнице в Горно-Алтайске. Лежим, а я потихоньку успеваю что-то записывать в свой блокнотик. Увидел это Саша. «Ну-ка, — говорит, — покажи, что ты там делаешь». Я — ни в какую. Стал он мне руки выворачивать, отбирать блокнот, увидел мои опусы да как закричит:
— Вася пишет стихи! Вася пишет стихи!
Пусть одним писателем станет больше
После школы я поступил на историко-филологический факультет Горно-Алтайского педагогического института. На очном отделении проучился недолго. Одного студента обвинили в антисоветизме, я за него заступился на комсомольском собрании, вскоре меня из комсомола исключили. Я перешел на заочное отделение, устроился работать корректором в типографию. Там впервые перевел на алтайский язык художественное произведение. Это был рассказ «Максимка» Константина Станюковича.
В те времена в Горно-Алтайск приехали Лазарь Кокышев, Аржан Адаров, Эркемен Палкин, вернулись с солдатчины Борис Укачин и Кюгей Телесов, тогда и завертелась интересная творческая жизнь. Мы не просто крепко подружились, стали братьями.
Во мне постоянно зрели стихи, я стал их аккуратно переписывать на чистые страницы. Всегда писал легко, импровизационно. В итоге отправил свои работы по адресу: Москва, Тверской бульвар, 25, Литературный институт им. М. Горького. Через некоторое время пришел ответ: «Вы прошли творческий конкурс, приезжайте».
Я пришел в пединститут за документами, директор открыл сейф, достал бумаги и, протянув их мне, сказал: «Что ж, пусть одним учителем станет меньше, а одним писателем — больше».
Главное — не рвать пуповину
Я полюбил огни и шум Москвы, полюбил Литературный институт. Со мной на курсе учился Василий Белов, мы с ним потом дружили до последнего часа его жизни…
Учился я хорошо, писал шпаргалки для друзей, сам отвечал без подготовки.
Я посещал театры, выставки, галереи, гулял по городским бульварам. Тогда любили нацменов, относились с участием, всегда подсказывали, как пройти на ту или иную улицу.
Москва казалась особым культурным пространством. Я потом, вернувшись на Алтай, очень долго не мог отвыкнуть от столицы.
Там, в Москве, у меня была девушка, студентка моего курса. Она была из Средней Азии. Ей хотелось, чтобы мы поженились, но это казалось невозможным. Мы были людьми слишком разных культур и традиций. Разрыв с ней я переживал тяжело, но правильно мне потом сказал друг Калкин: «Если женишься на этой девушке, ее братья приедут с ножами и все равно увезут ее домой». Это правда. У себя на родине она стала писательницей, вышла замуж за писателя.
Вот сейчас думаю: женился бы я тогда на русской, остался б в Москве… Хорошо, что не женился. Василий Белов мне подписал свою первую книгу «Деревенька моя лесная»: «Самому талантливому на курсе, звезде первой величины. Смотри, не рви пуповину». То есть от родины не отрывайся.
Белла
Помню Евтушенко и Ахмадулину. Из Литинститута их исключали, они потом восстанавливались. За что исключали? Это ж была оттепель, брожение умов…
Как-то в Центральном Доме литераторов (ЦДЛ) мы с Беллой сидели вместе за столом. С ней и ее мужем. У нас с Беллой возникла взаимная симпатия. Видимо, где-то на генном уровне потянулись друг к другу — она ведь татарка, а я алтаец. Белла тогда приглашала меня к себе в гости, они жили в Переделкино. Я не пошел…
Встречи в струях космоса
Я немало общался с Андреем Вознесенским, его супругой Зоей Богуславской. Андрей приходил ко мне в общежитие, я бывал у него в гостях.
Однажды, листая мои поэтические книги, он спросил: «Что такое кижи?» Я сказал: «Кижи – по-алтайски «человек». А у Вознесенского есть поэма «Кижи». (Погост Кижи — архитектурный ансамбль, расположенный на острове Кижи Онежского озера. — Прим. ред.) Андрей бывал в Барнауле, а до Горного Алтая так и не добрался. В моей библиотеке хранится его книга «Безотчетная», в которой он написал мне: «В память о встречах не только в Москве, но и в струях космоса».
У этих слов есть автор
Вернувшись из Москвы, я пришел работать в «Алтайдын Чолмоны» корректором. Принес в газету список слов, которых в алтайском языке еще не было. Например «холодильник», «мороженое», «набережная», «посольство» и другие. Придуманные мною новые алтайские слова стали обиходными, теперь они используются в алтайском языке. Я даже написал стихи «Мой сын Эркин родился на Алтае», где употребляю эти слова.
Роман, которого еще нет
Одно время я работал директором Горно-Алтайского отделения Алтайского книжного издательства. Издавали тогда писателей неплохо, только пиши.
Случалось такое, что материалов для книг нет, я тогда говорил, например, Кюгею Телесову: «Я оформляю заявку на твой роман «Катунь весною», хотя роман еще не был написан. Я сначала делал пустые заявки, а потом теребил писателей, чтобы они работали. Потому что, если позицию упустим, край ее себе заберет. Такие секреты у меня были.
Путешествия на агитпоезде
Раньше наш Союз писателей жил очень активной жизнью. Хорошим делом были агитпоезда, в составе которых мы ездили по селам Алтая, читали стихи, с нами был лектор, он выступал с политическими лекциями.
Эти поездки давали мне многое. Когда выступаешь перед народом, общаешься с сельчанами на их языке, понимаешь неточность, легковесность многих слов в своих стихах и как-то обтачиваешься, учишься писать подлинно и просто.
Обратная сторона гостеприимства
К нам в область всегда приезжало много гостей, это было как бедствие, в атмосфере дружеского общения люди спивались. Допустим, в Новосибирске, Барнауле, Бийске идет конференция врачей или учителей, а потом эти встречи обязательно заканчиваются у нас на Алтае. С писателями то же самое. Все ехали к нам, а мы народ гостеприимный… Да, пишущая братия грешила тем, что много пила, таковы традиции гостеприимства. Из-за алкоголя многие мои друзья ушли из жизни молодыми.
Почти полвека вместе
Свою будущую жену я впервые увидел в Горно-Алтайске, в столовой. Вера Ивановна была очень красивой, совсем юной девушкой. Тогда она запомнилась мне. Вскоре увидел ее снова, уже в Апшуяхте, где был проездом. Гляжу, стоит та самая девчонка у сельского Совета, держит за узду коня…
— Вот кинобанки и лекарства, их нужно увезти в Каспу, — обратилась она ко мне.
Оказалось, моя мама (она тогда работала почтальоном) попросила ее помочь – увезти медикаменты и «кино» в нашу деревню, дала ей для этих целей коня. Взял поклажу, уехал в Каспу, а Вера потом коня к нам домой привела, тогда я с ней и познакомился. Уже вечером в клубе предложил ей стать моей женой.
— Я ни одной девушке еще не сказал, что женюсь, делаю вам предложение, — сказал я.
В марте 1966-го мы поженились, ей было тогда 17 лет… Вера Ивановна – дочь хакаса и кумандинки, приехала на Алтай из Приморья, здесь жили родственники ее мамы.
В те годы бойкая девчонка быстро завоевала в Каспе симпатию сельчан, моим родителям она тоже приглянулась. Мать сказала о ней:
— У нее одна нога на небе, другая на земле. Дочь смуглого хакаса поведет моего сына по жизни и сделает человеком.
И она оказалась права. Вера Ивановна – сильная личность, лидер, а главное — чуткий человек, хорошая жена и мать. Нашему супружескому союзу скоро исполнится полвека. У нас замечательные дети, дочь и сын, и трое внуков.
Записала Светлана Костина.
