Военный 1942 год стал тяжелым испытанием для народов Советского Союза. Никто из граждан великой страны не сомневался в победе Красной армии над войсками фашистской Германии, хотя в города и села шли похоронки на павших смертью храбрых земляков, возвращались домой изувеченные бойцы.
Во второй год войны обстановка в Стране Советов была сверхнапряженной. Военные действия требовали пополнения войск живой силой и техникой. Новобранцев 1924 года рождения с Алтая повезли 2 августа эшелонами в «телячьих» вагонах на Дальний Восток на замену кадровых солдат. Шла дислокация войск из Дальневосточного военного округа на западный фронт.
В конце августа 1942-го наше маршевое подразделение 18-летних солдат прибыло в распоряжение Дальневосточного военного округа на границу с Кореей. Воинская часть располагалась на берегу моря, занимая огневые позиции и землянки, заросшие кустарником. Береговая граница была хорошо укреплена инженерными сооружениями и военной техникой.
Все солдаты береговой обороны – из морской пехоты. Отдельные соединения входили в десантные войска и были закреплены за боевыми катерами.
На фронтах западного направления шли ожесточенные бои, а войска Дальневосточного округа пребывали в состоянии военной службы мирного времени. Боевые корабли и сторожевые катера уходили в море, а морская пехота меняла места расположения вокруг бухты…
Я служил пятый день. Старшина, кадровый военный, знакомился с новобранцами, определял молодых солдат по взводам и группам. Меня поставили коневодом.
Конюшни располагались в земляных сооружениях. Лошадей в воинской части было немало: интендантскую службу, пулеметы, легкие 45-миллиметровые пушки, боеприпасы, корма для животных – все это перевозили лошади. В условиях сильно пересеченной местности Уссурийского края без конной тяги вести боевые действия было невозможно.
Кони, как солдаты, имели свой распорядок дня и рацион питания. Знакомство с животными старшина проводил четко по уставу:
— Конюхов, ты пойдешь коневодом в распоряжение командира полка. Смотри мне! Это тебе не в колхозе! Вот Сокол – это парадная лошадь, на ней полковник принимает рапорта командиров батальонов при построении. Сигара – для потехи и развлечений. Гнедко – твой конь для сопровождения полковника. Надеюсь, не подведешь!
Кони стояли в стойлах опустив головы — это признак жажды. Я изучил по своей крестьянской науке их норов и характер.
Я приступил к своим обязанностям. Сокол был серо-яблочной масти, с тавром Орловской государственной конюшни и клеймом. Сигара – темно-бурая, без тавра и клейма, плохо объезженная, с «долбленым глазом», как говорили крестьяне. Круглый глаз со звериным взглядом, непокорный характер – эта лошадь была опасна в работе. Гнедко – из Ябоганского конезавода, светло-гнедой, по крестьянским меркам конь хоть куда.
На следующий день старшина объявил купание лошадей. Я был удивлен тем, что лошадей коневоды должны вести на поводу километров пять до берега. Ничего не скажешь: армейский порядок! Служба! Мне приказали на купание взять Сигару. Когда я вывел ее из стойла, она блеснула своей красотой. Стройные ноги, широкая мощная грудь, высокий круп, изящная голова на изогнутой шее. Красавица!
На купание лошадей надо вести без узды, на недоуздке. Сигара дергала повод, нарушая строй, шла боком поперек дороги. Я подумал: дома в колхозе дал бы ей волю, смыл бы пот в широком плесе реки Песчаной.
В соленую морскую воду она пошла прыжками, сдернула туда и меня. Я понял, что на одном поводу мне не справиться с этой животиной, и обуздал ее поводом недоуздка, как в колхозе. Сел верхом. Сигара прыжком залетела в воду и поплыла на противоположный берег бухты, где она жила в старых конюшнях. Я дал ей волю.
Сигара плыла, быстро гребла передними ногами, держась на воде полубоком. Дно уже не различалось, все почернело, вода больше не просвечивала. Лошадь медленно погружалась. Когда вода начала плескать через круп, стало жутко. Не было видно суеты солдат на берегу, не доносились их крики. Только широченная гладь моря и угрожающее пикирование чаек. Птицы шумели крыльями и наперебой кричали, сопровождая нас в свободном плавании.
Круп лошади все больше и больше погружался в воду. Одной рукой я крепко уцепился за гриву, второй и ногами старался помочь Сигаре подплыть к берегу. Казалось, над водой оставались только уши, глаза и ноздри животного да я, державшийся за гриву.
Вот замаячил берег, под нами появился планктон. Ожило дно – потеплело на душе. Сигара размеренно гребла. Наконец встала на ноги и… утонула в зыбучем песке. Я продолжал держаться, понимая, что из этой топи самому мне не выбраться. Лошадь сделала несколько прыжков и упала на бок. Схватившись за повод, я поднялся, но тут же «ушел» в песок. Сигара, попытавшись встать, оттолкнулась ногами и продвинулась к сухому берегу. Несколько таких попыток – и она на своих четырех. Пошла прыжками и выдернула меня. Старослужащие потом сказали, что мы попали на место нереста мойвы.
Берегом вокруг бухты двигался верхом на конях отряд солдат-спасателей. Я подумал, что обратный путь буду вести эту скотину в поводу. Запрыгнул верхом и дал ей ходу. Сигара галопом пошла навстречу спасателям. Старшина что-то орал, махал руками, пытался остановить нас, но Сигара пролетела мимо. Оглянувшись, я понял, что ни один конь не сможет догнать ее.
О случившемся доложили командиру полка. Утром он пришел на конюшню. Погладил Сокола, поприветствовал Гнедка, осмотрел Сигару, подошел ко мне и спросил:
— Почему не бережешь себя? Всякая лошадь служит человеку, а человек содержит ее для своих нужд. Бросил бы ее, и пусть бы утонула. Невелика потеря, она и так списана. Два года с ней нянькался, и все без толку. Она ведь еще и лягнуть может. Это старшина хотел тебя проверить, я наказал его. Седлай Сокола парадным седлом, поедем на смотр батальонов!
А после добавил:
— Тебе в случае нашего разговора нужно стоять по стойке смирно и отвечать «Есть!». Ну-ка повтори!
Я все сделал, командир похвалил меня.
Хорошо объезженный Сокол степенно, с достоинством шагал рядом с Гнедком. Моросил мелкий дождь, день был пасмурный, давила грусть-тоска по дому.
Полковник сел на Сокола и сделал мне замечание:
— В этом случае ты должен спешиться и помочь мне сесть в седло, держа коня под уздцы. Понял? А теперь скажи: «Так точно, товарищ полковник!»
Полковник был много старше меня. Заметно по-отцовски заботился, давая наставления, как и с кем вести себя. Мы ехали грязной, мало наезженной дорогой. Гнедко нервничал, куда-то спешил, все время сбивался на рысь. Сокол шел спокойно, подчиняясь поводам с мундштуками. Полковник разъяснял мне знаки отличия на петлицах военнослужащих, рассказывал, что делать с конем командира полка при приеме рапорта. Не сдержав горячего коня, я выскочил вперед. Полковник дал ходу Соколу, и мы пошли наперегонки по грязной дороге. Гнедко, закусив удила, долго не давал выйти вперед Соколу. Командир кричал, ругался, просил меня остановиться. Мы галопом вылетели на поляну, где в ряд стояли копны. Я закружил Гнедка вокруг них, конь остановился. Полковник спешился и встал у копны.
— Ну и ну! Кто и где тебя воспитывал? – спросил он. – Скажи, могу ли я в таком виде принимать парад перед строем солдат?
Командир был с ног до головы облеплен комками грязи. Он взял повод Сокола, подвел его к Гнедку и спокойно произнес:
— Привяжи лошадей, пойдем мыться.
Ложками здесь текли ручейки, которые, сливаясь, образовывали речушку. Полковник снял мундир, встал на колени и, черпая пригоршнями воду, стал мыть руки, лицо. Прополоскал мундир и направился к копне.
Я подошел к нему и расстелил гимнастерку рядом с одеждой командира. Он смачно засмеялся, приговаривая:
— Ну-ну, вот что значит деревенское воспитание!
Я оправдывался, валил вину на Гнедка.
— Прежний коневод был городской интеллигент. Все время приторно льстил мне, чуть что — просил прощения. У тебя конь виноват – и все тут, — сказал полковник.
Я извинился.
Дождик все моросил.
— Наше время истекло, — произнес командир и стал одеваться.
Ехали шагом.
— Надо обсохнуть, не давай хода коню, можем остудиться, — распорядился полковник. — Видишь, какая мозглая погода сегодня.
На построение 1-го батальона мы опоздали. Командир батальона докладывал:
— Вверенные мне солдаты принимают присягу.
— Вольно!
Очередной солдат читал текст присяги, становился на колено и целовал угол знамени воинской части.
Дождь все еще моросил, поэтому никто не заметил казуса, случившегося с нами по дороге.
Меня пригласили на обед. Полковник отправился в офицерскую столовую, а я — к солдатам. Они смотрели на меня кто с завистью, кто с пренебрежением, ехидно улыбаясь. Это задело меня за живое. Подумал: вот узнают в Тоураке, что я коневод, у полковника в прислугах хожу… Стало мне неуютно, неприятно.
На обратном пути в штаб полка я сказал полковнику, что коневодом служить не буду. Он засмеялся и по-доброму заговорил со мной:
— А ты не горячись и не обращай внимания на солдатские упреки. Выводы о службе тебе делать рано и совсем ни к чему. Я кадровый военный и горжусь этим. Мечтаю стать генералом и прислуживать ординарцем у маршала. За твои дела мне впору наказать тебя, как военнослужащего, но ты еще не принял присягу. Так что устав не позволяет. Обстановка на Дальнем Востоке может измениться в любой не то что день – час.
Он тронул поводы Сокола и поскакал легким аллюром.
— Держись рядом, а то опять в роднике мыться придется, — приказал полковник.
4 октября 1942-го вся воинская часть береговой обороны была поднята по тревоге. Старшина коневодов отдал распоряжение снять узды и недоуздки со всех лошадей и отпустить их на вольный выпас. Солдаты пешком шли на железнодорожную станцию. На рассвете эшелон двинулся на запад в пополнение действующей армии. Кони остановились у полотна – провожали солдат.
Уже в ноябре 1942-го в составе Донского фронта я форсировал реку Дон. С полковником мы больше не встретились. Остались лишь воспоминания: приятные — о мудром и заботливом военном руководителе, тревожные — о конях, брошенных на произвол судьбы. Лошади, помощники и друзья человека, тоже умеют плакать…
Федор Конюхов, ветеран Великой Отечественной войны.
