Интеллигентная женщина с грустной улыбкой встретила меня у калитки своего дома, словно затаившегося на окраине одной из горных улиц нашего городка. Я пришла к Ольге Андреевне Савчиц, вдове классика алтайской литературы Лазаря Васильевича Кокышева, которому в октябре этого года исполнилось бы восемьдесят. Они прожили 16 лет, эти годы были полны и смешного, и грустного, и счастья, и трагедий.
Уже много лет нет на этом свете легендарного писателя. Ольга Савчиц одна из тех немногих, кто владеет бесценным – живыми воспоминаниями о нем, о том времени, когда они были вместе, когда казалось, что все лучшее еще впереди…
Супруга писателя редко дает интервью, но для нашей газеты сделала исключение.
— Ольга Андреевна, насколько я знаю, вы родом не из этих краев. Как судьба привела вас в Горный Алтай?
— Я родилась в Москве, приехала сюда по направлению. Вообще нашу семью покидало по свету. Папа был человеком военным, часто переезжали с места на место, правда, в основном по Московской области. Мама с папой поженились перед войной, отец погиб 21 января 1945 года в Кракове.
Когда началось наступление немцев, мы попали в эвакуацию, там с женщиной познакомились, тоже женой военного, она сманила нас в Днепродзержинск (сейчас Днепропетровск). Позже этот очень благоустроенный промышленный город называли политической родиной Брежнева. Там я отучилась в школе, там прошла моя юность.
После окончания факультета культпросветработы Московского института культуры передо мной встал выбор, куда поехать работать. Другие приезжали откуда-то и цеплялись за Москву, а для меня столица была родным домом, хотелось на просторы.
Были разные варианты, но я выбрала Алтай. Манила сюда романтика неизведанного. Об Алтае я в сущности ничего не знала, в энциклопедии об этом отдаленном уголке было всего четыре строчки, помню только, что тут располагался сапоговаляльный завод.
Хотелось далеко уехать, видно, закваска такая была, что ездить было интересно. Сначала прибыла в Барнаул, там было мало специалистов, меня оставляли преподавателем в культпросветучилище, я стояла на своем – в Горно-Алтайск!
— И не зря вас сюда так тянуло, как оказалось. Здесь вы встретились с Лазарем Васильевичем…
— Лазарь Васильевич приехал в Горно-Алтайск на год раньше меня после учебы в Литературном институте имени А.М. Горького. Он работал в городском управлении культуры, куда потом пришла и я в качестве инспектора, а начальником там тогда был Сергей Сергеевич Каташ. Заинтересованный в кадрах, он решил поженить нас с Лазарем. Кроме того, Лазарь ведь вел активный образ жизни, назовем это так, женщины вокруг него вились, или он вокруг них (смеется)… Руководство хотело, чтобы он поскорее обзавелся семьей и остепенился. Вот Сергей Сергеевич и задался такой целью – соединить две молодые судьбы. Как-то начальник вызывает меня к себе в кабинет по какому-то вопросу, а там — Лазарь. Он, видно, сначала его пригласил, а потом меня. Смотрю на него со спины: пышная шевелюра и якорек наколот на руке… Я как увидела этот якорек – все, такой мужчина мне не интересен. У меня люди с наколками ассоциировались с блатным миром. Он потом этот якорек, кстати, вывел.
— Но как-то он все-таки завоевал ваше сердце?
— Да, проявил активность. Ему было чем зацепить — интересный человек, красивый, темпераментный.
Они трое уехали учиться в Москву — Лазарь Кокышев, Аржан Адаров и Эркемен Палкин – и, вернувшись, у себя на родине подавали большие надежды. Лазарь был всегда на виду, вел бурную, интересную жизнь, трудно было не обратить на него внимание.
В 1959 году в апреле мы поженились, и началась наша совместная семейная жизнь, которая продлилась 16 лет. Кстати, я была не первая его супруга, он успел жениться в годы учебы в Москве.
— Интересно…
— Ее звали Светланой, на тот момент молодая красивая девушка, она приезжала к нам в Горно-Алтайск. В столице он звал ее жить на свою родину в Горный Алтай, но она отказалась, так у них и не сложилось. А потом, когда встал вопрос о разводе, оказалось, что у Лазаря нет на руках документов об их бракосочетании, Светлана приехала, привезла их.
Какое-то время мы практически жили вчетвером — я, Лазарь, наш маленький ребенок и Света. Ночевала она в гостинице, но только утро — уже снова у нас, вечер наступает — Лазарь ее провожает в гостиницу. Не могу сказать, что мне это нравилось, но я ему ничего не говорила, раньше надо было думать, на что идешь.
Друзья Эркемен Палкин, Аржан Адаров, Алиаскар Кусков взялись за ней активно ухаживать, опекать. Лазарь стал больше времени проводить дома.
Тут, на беду, Светлана еще желтухой заболела, ее положили в больницу. Потом помню такой момент: она уже после больницы приходит к нам (мы жили в деревянной двухэтажке в районе площади), Лазарь стоит перед открытой дверью и говорит: «Светлана, шла бы ты домой». Вскоре после этого она уехала.
— Каким Лазарь Васильевич был в семье, в быту?
— Дом у нас был без удобств. Воду я сама носила, дров вечно не было, здесь вообще доходило до анекдотов. Помню картину: во дворе поленницы Кондакова, Палкина, Адарова, нашей нет, а топить тоже надо. Первое время было так: если нужно затопить печь, он выходил на улицу, где лежало бревно, рубил дрова (столько, сколько надо) и приносил их домой.
Потом мы получили квартиру, но она тоже была с печкой. Лазарь ходил по городу с сеточкой, там могли лежать полено и балалайка…
Когда мы поженились, у мужа была своя комната, в которой стояли большой красивый письменный стол, аккуратно сколоченные стеллажи для книг, и библиотека уже имелась солидная. Еще у нас были диван и кровать-односпалка. Кровать предназначалась для гостей — мы жили возле гостиницы, там частенько не хватало мест, тогда люди ночевали у нас. Спали и на кровати, и на столе, и под столом, словом, всюду. Гостей у нас всегда было много.
У него была тяга к красивому, хотя представления о красивом у нас были разные, и это понятно: я человек европейской культуры, а он – азиатской.
Он любил порядок, особенно в творчестве. Здесь у него все было по полочкам, и почерк у Лазаря был очень красивый, аккуратный, просто произведение искусства.
— Как Лазарь Васильевич проявлял себя в роли отца, кем хотел видеть своих детей в будущем?
— У него было теплое, трепетное отношение к дочерям. Дети были еще маленькие, конкретно разговоров о специальности не велось. Но, понятно, с его стороны подразумевалось воспитание творческого начала.
— А помните Лазаря Васильевича в работе?
— Когда он работал, закрывался, просил никого к нему не пускать. Порой это было сложно сделать, к нему шли постоянно, многие недоумевали и обижались, почему я стою на пороге и не даю им пройти, и доказать, объяснить им что-то не всегда удавалось.
Лазарь был очень наблюдательный, умел тонко подмечать детали. В деревнях он много общался с теми, кто воевал, потом они становились героями его произведений. Кроме того, он отлично рисовал, играл на пианино.
— Как вы относились к литературной деятельности мужа? Вы, наверное, были в числе первых, кто узнавал о его творческих замыслах?
— В основном он писал по-алтайски, поэтому мне, как русскоязычному читателю, было доступно далеко не все. Он пытался привлечь меня делать подстрочники, но не получилось. У меня к слову был другой подход, более скрупулезный, мне казалось, что если оно обозначает определенное понятие, то иначе его употреблять не нужно. Он раздражался, говорил, что главное – отразить суть. Потом, со временем, я поняла, что перевод — это во многом дело вольное. Бывало такое, что из Москвы приходили переводы, совершенно не похожие на то, что писал Лазарь в оригинале. А он лежал на диване и смеялся: «Неважно, сейчас главное — рубль заработать, выйти в люди, придет время, и все сделаем по-другому».
Муж писал на алтайском, и ему это нравилось, он получал удовольствие и признание. А выход на русского читателя — это больше дело престижа.
— Многим до сих пор кажется: быть популярным писателем, поэтом в эпоху СССР – некое благо, сплошное удовольствие, но ведь это не совсем так…
— Было время, когда придирались к каждому слову, во всем видели намек на политику. Нужно было вживаться в идеологию того времени, и если у Адарова и Палкина это в какой-то степени получалось, то Лазарь этого не умел. Он был абсолютно безоружен, у него была одна защита – юмор, а юмор тоже кто-то понимал, кто-то – нет. И каждое новое стихотворение в русском переводе приносило какие-то неприятности, вызывали в обком, горком, устраивали разбирательства. Все это было сложно, особенно для такого открытого человека, как Лазарь.
— Можете вспомнить, о чем вы мечтали вместе?
— Мечта его жизни – приобрести собственный дом. Лишь через много лет ее осуществила наша дочь Светлана.
Помню, когда она была маленькая, идем мы с мужем через сквер, а она — между нами и спрашивает: «Дом-то мы где построим?» Я говорю, что меня квартира устраивает. А Лазарь настаивает: «Нужен дом». Она запомнила этот эпизод. Светлана во многих вещах похожа на отца. Вот сейчас на улице газ проводят, а она не хочет, ей нравится живой огонь.
Я вспоминаю Лазаря… У нас была тесная кухонька, куда вмещались только плита, раковина и стол. Плита была с топкой. Лазарь поставит табуретку, сядет к топке, подбрасывает дрова… Я вокруг него с кастрюлями кружусь, к плите подойти не могу. А ничего не поделаешь, он смотрит на живой огонь. Ему это было нужно.
— Ольга Андреевна, спасибо вам за эту встречу и интересную беседу.
Беседовала Светлана Костина.
