Денис открыл шкатулку. В ней, кроме всяких швейных принадлежностей, ничего не было. Он поставил шкатулку на сервант и стал перебирать белье, потом — разные баночки и склянки. Золотое кольцо, единственную дорогую вещь в доме, он нашёл в кухонном буфете завёрнутым в старую тряпицу. Это кольцо отец подарил матери незадолго до своей трагической гибели. Она, как ребёнок, радовалась этому подарку, может, потому, что никогда не имела таких дорогих вещей. Она не носила его, но часто доставала и, положив перед собой на стол, подолгу смотрела. И Денис видел две застывшие слезинки у нее в глазах. Он никогда не жалел мать. Её старомодность злила и раздражала его. Всё, что она делала для него, он считал таким естественным и само собой разумеющимся, что просто не замечал этого.
Свои двадцать пять лет он не считал критическим возрастом, а в весёлой, удалой жизни не видел порока. Иногда он подрабатывал, но в основном брал деньги у матери. Иногда, задолжавшись, он брал из дома более-менее сносные вещи, смеясь, называл их «утиль».
Когда мать начинала тихо говорить ему, почему-то обязательно сжав руки на груди, он свирепел и взрывался:
— В гроб, что ли, потащишь это вторсырьё?
Он приучил её «не высовываться», когда приходили его «друзья». Когда те удивлялись, как он «выдрессировал» мать, пожимал плечами и небрежно бросал:
— Я её единственная услада и радость.
И не замечал, что давно глаза матери не вспыхивают радостью при его появлении.
***
Когда он явился домой, чтобы расслабиться и отдохнуть после очередного кутежа, ему сказали, что мать увезли в больницу.
«Завтра схожу», — подумал он и, упав на кровать, забылся долгим сном. Утром, не убеждённый в том, что это обязательно, пошёл в больницу.
Врач, взглянув на него сквозь стёкла очков, строго сказал:
— Операция была тяжелой. Сейчас она в послеоперационной палате. Ей нужны будут дополнительный уход и лекарства. А пока, молодой человек, можете взять белый халат и зайти на несколько минут к матери.
Она лежала на кровати, обвешанная множеством трубочек. Под простынёй выделялось её маленькое худое тело. И ему даже показалось, что это лежит ребёнок. На жёлтом осунувшемся лице видны были только синие круги вокруг закрытых ввалившихся глаз.
Он смотрел и как будто впервые видел слабую беззащитную женщину, называющуюся его матерью.
А она, словно только и ждала его прихода, сразу открыла глаза. Что-то наподобие улыбки пробежало по её обескровленным спёкшимся губам.
— Денис, — прошептала она, кажется, только еле вырвавшимся дыханием.
А у него вдруг что-то перехватило в горле, стало трудно дышать и захотелось заплакать, чего с ним не случалось много лет. И почему-то очень захотелось подойти и погладить её по голове, как делала она в годы его детства. Но тело вдруг налилось тяжёлым свинцом, а ноги обмякли и стали ватными.
— Мамка! – болью и отчаянием слетело с его губ. Это слово, такое лёгкое и воздушное и так необходимое ему много раз на дню в то далёкое время, когда он был маленьким, и забытое на многие годы, казалось, обрело новую оправу и заблестело светом покаяния за всю боль, которую он нёс матери.
Маленькая светлая слезинка выкатилась из её глаз к переносице и застыла. И он вдруг подумал о колечке, которое, возможно, было не только памятью об отце, но ещё и единственной радостью в этом неуютном для неё мире.
***
И вот теперь, повторяя несчётное число раз «мамка, живи», он торопился, неся в руке такое драгоценное теперь кольцо. Он верил, что вот сейчас принесёт кольцо и всё враз изменится. Мать обязательно поднимется с больничной койки, а он никогда уже не будет таким, каким был по отношению к ней.
В палату его не пустили. А когда сказали, что не выдержало сердце, не поверил.
Он вышел на улицу. Прошел в дальний угол больничного сквера и сел на скамейку. Разжав ладонь, в которой было кольцо, долго смотрел на него. Горячие слёзы текли по лицу, но он не замечал их…
Мария Образцова
