В жестоком 1937-м мне было всего девять лет. Помню, как каждую неделю приезжали в деревню работники НКВД и увозили людей целыми семьями, вместе с детьми. Иногда забирали только отцов и братьев. Много ребят тогда осталось сиротами, потому что женщины не выдерживали тяжелой физической работы. Отсутствовала хорошая медицинская помощь.
Наша мама умерла за две недели до начала Великой Отечественной войны в Ининской больнице. Мне доходил тринадцатый год, брату было семь, сестре — пять лет. Перед смертью мама позвала меня к себе и передала икону, которой бабушка благословила ее перед замужеством. На иконе была изображена Богородица, кормящая грудью ребенка. Мама наказала мне беречь ее и братишку с сестренкой, велела выживать вместе, не разлучаясь, никогда не воровать и ни с кем не ссориться.
— Просите у людей помощи, есть на свете добрые, может, и услышит вас кто, — сказала она.
Похоронили ее односельчане. Глядя на нас, громко плакали и все гладили по головенкам.
Через четыре дня собрались родственники, чтобы нас поделить. Пока рядились, кто кого возьмет, прибежала одна бабушка, Апёнышева, называли ее все по отчеству – Егоровна. Плачет и кричит: «Война! Началась война!» Вскочили наши родственники да и побежали по своим домам. Мы, дети, втроем остались возле нашей избушки, боялись внутрь войти… Вот так для нас началась война.
Вскоре мужчин отправили на фронт, ушли трое братьев отца, трое – матери. 48 детей в деревне остались сиротами: Табаевы, Каратаковы, Белековы, мы, Анатпаевы, Клешевы и другие. Пошли первые похоронки. На плечи женщин лег непосильный мужской труд.
295 жительниц села вместе со своими 12 – 13-летними детьми работали на колхозных полях, вместе с ними и мы, сироты. Сейчас из этих первых тружениц тыла в живых не осталось никого. Из детей, также получивших этот статус, сейчас живы 11 человек, в том числе и я. А многие сироты в то тяжелое время умерли.
Те, кто смог выстоять, добились многого. Так, Данил Иванович Табаев стал доктором юридических наук, заслуженным юристом РФ, членом Союза журналистов России. Его называют рыцарем науки и искусства. Все его звания и награды не перечислишь. Главное, он скромный, умный, отзывчивый человек.
Моя сестра Мария Никифоровна Кундыева (Сумачакова) окончила Тимирязевскую академию, получила профессию агронома. Работала в Горно-Алтайском областном управлении сельского хозяйства.
Мой брат Михаил Кундыев в 22 года был избран председателем Мало-Яломанского сельского совета. Через год он погиб.
Я окончила семь классов Купчегеньской школы. Это было в 1945 году. В нашем классе учились 17 человек: 15 русских, один немец с Поволжья и я, алтайка. Детей-алтайцев, которые учились хорошо, отправляли продолжать обучение на областной рабфак, позже — в Национальную областную школу, сейчас это Республиканская гимназия им. В.К. Плакаса. Жаль, что многие не смогли поехать, так как не имели одежды и обуви. Я тоже не смогла продолжить обучение – не на кого было оставить брата и сестру.
В те годы население в основном было неграмотным. Учителя днем занимались с детьми, а вечером – со взрослыми. Те, кто имел четыре класса образования, трудились в колхозах учетчиками, звеньевыми, кладовщиками, бригадирами, полеводами, заведующими животноводческими фермами. А все семиклассники и вовсе стояли на учете – их отправляли работать учителями, секретарями сельских советов, заставляли учиться заочно в техникумах области.
Летом 1945 года меня вместе с одноклассниками А.Е. и Ф.К. Зубакиными вызвали в Онгудайский комитет комсомола. Мы пришли из Купчегеня пешком. Секретарем РК ВЛКСМ тогда работала вернувшаяся с фронта Клавдия Григорьевна Тодогошева, участница Курской битвы. Мы даже не были комсомольцами, тем не менее моих одноклассников отправили собирать налог с голодных людей. Тодогошева сказала так: «Была самая суровая, самая тяжелая, самая кровавая война, в которой погибли наши отцы и братья. Пришло в упадок сельское хозяйство. Вам, комсомольцам, придется работать на местах».
Нас было 12 человек, окончивших семилетку. А в районе существовало 33 колхоза, при каждом – политкружок, соответственно, 33 политрука. Изучали постановления съездов, конференций, пленумов ЦК ВКП(б) и ЦК ВЛКСМ о восстановлении колхозов, заводов, фабрик, сел, городов.
Секретарь РК ВЛКСМ подозвала меня и сказала: «Ты пойдешь в аймоно» (аймачный отдел народного образования). Прихожу, сидит там молодая симпатичная женщина. Глянула она на мои ноги и даже вздрогнула: «Ты же босая!» Даже слезы у нее на глазах заблестели. Это была заведующая Лидия Александровна Жукова, замечательный, душевный человек.
Я плакала и наотрез отказывалась работать учителем – надеть нечего, дома — сестра, опухшая от голода. Мне нужно было ходить по деревне помогать людям — зарабатывать картошку для младших брата и сестры.
Лидия Александровна написала приказ о направлении меня учительницей начальных алтайских классов в Купчегеньскую среднюю школу. Я совсем слезами залилась: «Мне стыдно, меня люди в деревне засмеют! Скажут: вот нашлась учительница!» Она меня уговаривать начала, что, мол, буду зарплату получать и учительскую пайку: 7,5 килограмма ржаной муки да еще на иждивенцев по 3,5 килограмма. Только из-за этого я и согласилась. Стала работать в школе.
Малокомплектная школа работала в две смены, детей приходилось собирать по аилам. Школьники были голодными. Я кипятила литров 6 – 7 воды, всыпала туда пригоршню муки и этой баландой кормила своих учеников. До сих пор рядом со мной, в соседях, живет мой бывший ученик свидетель тех суровых дней Борис Яковлевич Маркитанов. Ему минуло 74 года, мне уже 85, но до сих пор он относится очень вежливо ко мне, с большим вниманием.
В 1946 – 1947 годах я пешком ходила учиться заочно в Горно-Алтайское педучилище. Пять дней из Купчегеня шла в город, пять дней — назад. На ночлег просилась в дорожные будки, заходить в села было стыдно. Однажды меня пустила на ночлег хозяйка будки ДЭУ, стоявшей в 15 километрах от Шебалино. Спросила, есть ли у меня родители, где живу, куда ходила. Рассказала я о своей сиротской жизни. Она накормила меня ужином и завтраком, на дорогу дала вареной картошки и сказала: «Ступай с богом». Стала я подниматься на Семинский перевал и нашла на дороге большой гаечный ключ. Иду дальше, вдруг останавливается машина ЗИС, за рулем — военный. В общем, я ему ключ отдала, а он меня за это подвез в кузове до Онгудая.
В 1950 году меня избрали секретарем РК ВЛКСМ по пропаганде и агитации. Снова пришлось ходить пешком, теперь уже по колхозам, потому что транспорта только и было, что конь Рыжка с телегой, а ездил на нем заведующий орготделом М.А. Торбогошев, решал хозяйственные вопросы.
С 1953 года я снова стала работать в своем селе в школе. А в 1970-м (секретарем райкома был И.С. Ерзумашев) меня поставили председателем Купчегеньского сельского совета. Целых 32 года после этого я была депутатом сельского и районного советов. Низкий поклон бывшим руководителям, которые помогали сиротам, поддерживали нас в трудное военное и послевоенное время.
К нам в село в разные годы переехали на постоянное местожительство русские семьи из Алтайского, Майминского, Шебалинского районов. В основном старообрядцы, люди верующие, трудолюбивые, дисциплинированные. Всего 109 семей. Они занимались пчеловодством, выращивали лен, женщины пряли, ткали холст, шили одежду, сажали огороды. Во время войны мужчин-староверов также забирали на фронт, и когда приходили известия об их гибели, женщины забирали детей и уходили обратно в свои края. Мы, сироты из алтайских семей, выжили благодаря русским женщинам, которые с нами делились картофелем, свеклой, брюквой, даже сушеными кожурками. Они нас научили жать серпами хлеб, вязать снопы, отбивать и точить литовки.
Восемь сирот, и меня в том числе, приняла к себе в дом Ульяна Севостьяновна Михайлова. Мужа у нее забрали в годы репрессий, в семье — шестеро своих детей: четыре девочки при ней, а два сына, Исаак и Кирилл, ушли на фронт. Она всегда говорила: «Если я помогу сиротам, может, злая пуля не заденет моих сыновей». Мы прожили у нее до конца 1944 года. С уверенностью можно сказать, что она нам спасла жизнь.
13 ноября 1943-го забирали на фронт мальчишек 1926 года рождения. Все женщины плакали по ним, как по своим детям. Эти ребята пахали землю, косили, молотили, валили и вывозили лес, копали силосные ямы, в общем, делали всю тяжелую работу. После их ухода помогать женщинам стало некому.
13 января 1944-го, под старый Новый год, тетя Ульяна, уложив всех детей и велев им соблюдать тишину, взяла пять лучинок и заставила меня и свою старшую дочь Груню написать на них первые буквы имен ушедших на фронт сыновей и соседских парней. Мы написали первые буквы имен Исаака, Кирилла и Зубакиных Захара, Данилы и Савелия. Тетка ушла за печку, помолилась и тоже легла спать.
Утром мы проснулись от того, что она причитала: все щепки, поставленные к стенке, стояли, а одна, с буквой К, упала. Стала с тех пор тетка Ульяна часто плакать, плохо спать ночами – беду чуяла. В июне на Кирилла пришла похоронка. К весне наша благодетельница совсем похудела, кожа на лице стала желто-воскового цвета. И мы страдали вместе с ней, а пуще всего боялись, что если она умрет, то и нам не выжить.
Весной, когда дошло дело до посадки картофеля, тетка Ульяна сложила в мешок свою швейную машинку, медный самовар, вышитые полотенца с петушками и стала ждать попутную машину до Маймы, чтобы обменять скарб на семена. Выменяла она в конечном итоге четыре мешка картофеля. Когда клубни начали прорастать, мы все глазочки вырезали для посадки, а серединку тетушка натирала на терке и спускала в кипящую воду. Соли не было. Эту баланду делили на 12 человек. Только благодаря тете Ульяне и другим таким же, как она, мы выжили.
Милые женщины, которые поддерживали нас в тяжелые годы! Пусть вас давно нет в этом мире, мы вас помним и низко кланяемся вам!
Е. Тарбаева, с. Купчегень.
