Он родился в 1922 году в Уссурийске (тогда город назывался Никольск-Уссурийск), куда пришли когда-то его предки с Волги (на телегах, запряженных быками, они ехали три года, останавливаясь на зимовья у местных жителей). Его прадед, дед и отец занимались пчеловодством. Дед сумел дать образование всем своим семерым детям (один даже окончил Санкт-Петербургский университет и был видным революционером). Младшему, отцу Константина Ивановича, на момент свершения революции исполнилось 18. Не доучившись из-за Гражданской войны в реальном училище, он стал работать пчеловодом в колхозе, который сам же и организовал — объединившись с несколькими скотоводами и земледельцами в единый коллектив, они назвали его «Заветы Ильича» и купили в складчину американский трактор «Фордзон». Потом была работа в районе — агрономом по пчеловодству, а когда в очередной раз стали искать «врагов народа», Иван Иванович уехал с семьей в Ойрот-Туру, по тем временам — за тридевять земель.
Восток, Сибирь и морзянка «для Кренкеля»
— До четвертого класса я учился на Дальнем Востоке, когда приехали сюда, год пришлось пропустить. В здании, где располагается институт алтаистики, внизу был госбанк, вверху — начальная школа. Брата приняли в третий класс, а меня некуда было посадить. Позже из-за малокровия я пропустил еще год, и Сергей, который по возрасту младше меня, стал учиться годом старше. Он окончил шестую школу в 41-м, я должен был в 42-м, — рассказывает Константин Иванович. В свои девяносто он плохо слышит и почти не видит, но память его четко воспроизводит события тогдашней жизни. — Когда в 1938-м открылась шестая школа, ее директор Николай Александрович Бечин, физик по специальности, организовал радиокружок. Мы паяли, работали с приборами, делали простенькие радиоприемники. Зимовал на полюсе Эрнст Кренкель, и нам очень хотелось связаться с ним по радио. Из Новосибирска передавали специальную программу по изучению азбуки Морзе, я уже тогда мог работать на ключе и принимать шестьдесят знаков в минуту. Мы радиофицировали школу и, поставив в классы радиоприемники, передавали школьные новости. Я прочел все книги по радиотехнике, что были в нашей библиотеке. Кроме этого читал Толстого, Пушкина (и сейчас многие его произведения могу воспроизвести по памяти), Лермонтова, других русских авторов. Заграничных поэтов и писателей тогда у нас знали мало, но вот Жюль Верн в библиотеках был.
Война. Начало
22 июня все находились в школе, у десятиклассников шли выпускные вечера, а мы — ребята из радиокружка — занимались музыкальным сопровождением. На следующий день начали приходить первые повестки. Комсорг школы и мой хороший товарищ Илья Шуклин уходил в Омское артиллерийское училище, брат — в Барнаульское пехотное, я оставался дома. Меня хотели направить в авиатехническое училище, но потом стали набирать на курсы радистов, я пошел в военкомат и попросился — так и провоевал всю войну в связи.
Наша очередь пришла в ноябре. Вместе с Василием Даниловичем Никулиным мы уезжали в Ташкент на телеграфные курсы. Вскоре приняли присягу, и тридцать человек отправили под Москву танкистами-стрелками. Пока доехали, наши части успели побывать на фронте — от них практически ничего не осталось, поэтому нас послали доучиваться во Владимир, в 15-й учебный танковый полк. Одни, и я в их числе, учились на радиомастеров, другие — на электромехаников. В формировавшейся 158-й танковой бригаде, куда нас срочно направили, меня определили радиомастером в ремроту, двоих моих друзей — в батальоны.
А в 1942-м мы попали на Юго-Западный фронт. Под Москвой наша армия победила в основном за счет сибирских дивизий — хорошо обмундированных, закаленных. Немцы со своим эрзац-горючим в морозы не могли пользоваться техникой, она просто не заводилась. И тогда наши начальники решили: все, теперь погоним врага. Маршалы Ворошилов, Буденный, Тимошенко хорошо умели размахивать шашками в стиле «эх, тачанка-ростовчанка!», но методы времен Гражданской войны здесь уже не подходили.
По прибытии в район Курской магнитной аномалии, под Старый Оскол, бригаду распределили по фронту. Выкопав капониры, загнали туда танки, чтобы торчала только башня. Было тихо, слегка постреливали: немцы пальнут, мы — в ответ, так простояли больше месяца. У танков разряжались аккумуляторы, и каждую ночь мы выезжали на передовую: снимали их, заряжали, утром ставили обратно. Как-то перед рассветом вдруг налетели немецкие самолеты и давай бомбить нашу передовую, открыли стрельбу из всех орудий, началась артподготовка. Стало ясно: пойдут в наступление. А у нас аккумуляторы еще на зарядке. В том аду мы сумели их кое-как доставить, но у одного из танков задержались: только вышел он из капонира, снарядом повредило гусеницу. Пришлось тут же ремонтировать, менять траки. Один из летчиков, отбомбившись, заметил нас и стал обстреливать из пулемета. Гонял, пока не кончились боеприпасы. Он улетел, мы поставили траки на место. Наши части тем временем начали отступать.
Мы не могли знать, что творится у противника за передовой, а они знали: фашисты засылали за линию фронта своих разведчиков. Они разбомбили железнодорожные станции, переправы, узлы связи (наши части остались без управления), войска и только после этого пошли в наступление. В противовес армаде Манштейна, выстроившего квадратом по нескольку десятков в ряд около трехсот танков, у нас были ружья ПТР (противотанковые) да пушки-«сорокапятки»…
По Дону — вплавь
Стала отступать пехота, за ней — все остальные. Расправившись с танками, попавшими под «квадрат», немцы по очереди, как куропаток, расстреляли находившихся вдали. И началось настоящее отступление. Более-менее организованное вначале, вскоре оно сменилось паникой: смешались пехотинцы, артиллеристы, саперы. Солдаты не хотели подчиняться чужим командирам, приказов сверху не поступало, никто не знал, куда идти, что делать…
Бойцы, у которых семьи были на западе, стремились скрыться, переждать и вернуться домой. Нам же, сибирякам, ничего не оставалось, как отступать на восток. Немцы бомбят, обстреливают из пулеметов, а внизу сплошным потоком идут солдаты. Их засыпают листовками: «Сдавайтесь в плен, условия хорошие». Лето, на полевой дороге — пыль по щиколотку, а как пройдет дождь — все развезет. Так гнали нас до Воронежа и сначала даже не особо старались уничтожить: в районе Острогожска развернули две дивизии и загнали в этот «мешок» всех отступавших. По немецким данным, в плен попали около 90 тысяч человек, почти все, кто остался там в живых. Фронт был развален от Воронежа до Черного моря, и до сих пор не известно точно, сколько наших попало в плен по всей его протяженности.
Мы тремя машинами догадались свернуть с общей дороги в лес, просекой ушли на берег Дона, в Коротояк. Разбомбив мост, немцы караулили, чтобы его не восстановили, и городок был забит собравшимися отовсюду нашими войсками. Все были расстроены: вот-вот должны подойти немцы. С вечера подготовили плавсредства — доски, снятые ворота, все, что могло как-то плыть. Утром пошли танки, и мы стали переправляться. Дон переплыли. А войско — оружия нет, кто полураздет, кто босиком! Так и брели. Командир нашей бригады переправился где-то в другом месте и почти две недели мотался вдоль реки, пытаясь собрать своих. Набрал штаб и часть ремроты. Догнав его, мы отправились к Сталинграду.
На станции Кривая Лузга (Кривая Лука) нам дали 60 танков КВ — нужно было выручать части 62-й армии, попавшие в окружение за Доном. Машины пошли в бой прямо с платформ. Переправившись в Калаче (там, где сейчас полигон Прудбой для тренировки войск), приняли бой. Кольцо прорвали, но дней за десять потеряли все танки.
Запомнился такой случай. Один танкист из подбитой машины не захотел идти в пехоту, говорит: «Давайте танк, на нем пойду в бой». Сделал себе повязку, пошел через мост. А через него тогда человек до трехсот в день проходило. Их проверяли: снимали повязки, смотрели раны — есть следы пороха, значит, самострел. Таким — или расстрел, или штрафбат. Того старшину, а он был награжден орденом за финскую войну, арестовали и, когда бригаду вывели из боя, всех выстроили, зачитали приказ и перед строем расстреляли.
Встреча
Из бригады сделали полк, часть людей отправили в 32-ю мотострелковую (в нее попал и я) в составе 18-го танкового корпуса, который первым пошел в прорыв. Уже 16 декабря 1942-го со среднего Дона, от станицы Нижний Мамон, мы прорвали оборону итальянцев и с ходу заняли большое село, посередине которого стояла каменная церковь. Противник устроил в ней продуктовый склад: макароны, консервы, виноградное вино — добравшись до него, наши бойцы хорошо погуляли. Утром с похмелья рванули вперед, как раз подошли и основные войска. Итальянцы отступали по дороге, наши шли по целине (образовавшуюся «дорогу» тут же переметало бураном — зима была очень морозной и снежной). Обогнав километров на пятьдесят, мы приняли отступавших.
Потом — приказ на юго-запад. За две недели добрались от Воронежа до Миллерова (неподалеку от Ростова), 1 января 1943-го вышли из состава Сталинградского фронта, стали готовиться к наступлению и освобождению Донбасса. Манштейн вновь собрал «кулак» из танков: хотел освободить окруженных в Сталинграде немцев, но, когда мы закрыли участок, ему ничего не оставалось, кроме как прекратить наступление. Особенно отличился 24-й корпус Баданова — ворвавшись на аэродром, снабжавший окруженных продовольствием и боеприпасами, он уничтожил все самолеты (включая те триста, что стояли на платформах еще не собранными) и склады. Немцы стали спешно через Ростов отходить на запад. Начали отступать и войска, находившиеся на Кавказе. 12 января под Миллеровом меня ранило, так что 3 февраля, когда праздновали конец Сталинградской битвы, я был уже в Магнитогорске в госпитале.
После выписки в начале мая попал в Свердловск, где формировался батальон связи. Нас отправили под Ленинград на Волховский фронт. Пока не сформировали штаб корпуса, мы обслуживали самолеты и восьмую армию, потом перебросили под Новгород. Наш корпус шел на город первым. Когда 20 января 1944-го его освободили, две дивизии были названы Новгородскими. После снятия блокады Ленинграда Волховский фронт ликвидировали, нас отправили на Ленинградский, в район Нарвы. До самой весны мы простояли в болотах.
Потом были Карельский перешеек и борьба с финнами: взятие линии Маннергейма, Выборга, реки Вуоксы и плацдарма, на котором заключили перемирие. Финны занимались разминированием полей, мы держали связь. Там же в августе я встретил отца. Он всю блокаду был в Ленинграде, после тяжелого ранения оказался нестроевым, и его направили в полевую хлебопекарню. Стали очень быстро доходить письма, я попросил сообщить адрес и увидел, что он находится километрах в двадцати от меня. Я — с письмом к командиру, он дал трехдневный отпуск. На попутке добрался до нужной части, побыл немного с отцом и уехал обратно. Можно было отцу с сыном воевать в одном подразделении, но я вернулся в свою часть (был здоров, в пехоту не хотел). Отец погиб под Пярну 21 сентября 1944 года.
Ближе к зиме и нас перебросили в Прибалтику. Войска Курляндской группировки хотели уйти в Германию Балтийским морем, но на их пути встал Балтийский флот, и остававшимся в нашем тылу немцам пришлось держаться до конца. В Прибалтике я встретил День Победы, а после этого еще полгода гонялся за «лесными братьями».
Возвращение
К зиме 1945-го нас отправили в Сталинград. Там все было разбито, в немногих оставшихся домах — ни окон, ни дверей, нечем топить. Кое-как заложили окна кирпичами, в квартиры поставили металлические бочки. Снимали с валявшейся везде подбитой техники резину, рубили ее и использовали вместо дров. Она горит, дымит, коптит, бочка раскаляется, а как чуть остынет — снова холодно. Так и жили.
Демобилизовался в конце 1946-го. Прибыл домой, надо было как-то устраиваться. Сначала помогал маме, работавшей на пасеке, а потом решил: надо учиться. Со справкой, что из десятого класса ушел на фронт, я отправился в зооветтехникум. На первый курс брали после седьмого класса, меня приняли на второй. Таких, как я, было много — кто инвалид, кто офицер. В субботу после окончания лекций я отправлялся пешком в Паспаул. К ночи проходил эти тридцать километров. Виделся с мамой, набирал съестного и так же пешком к понедельнику возвращался в город.
Курс окончил без единой тройки. Мне было двадцать с лишним, награжден орденом Славы III степени (за Новгородскую операцию) — меня выбрали председателем профкома. Узнав о недоборе в открывавшемся учительском институте, пошел туда сдавать экзамены (думал: если на стипендию не сдам, учиться не приду). Сдал на «4» и «5», ушел из техникума. Через два года (в 1951-м) по окончании естественно-географического факультета меня направили на работу в Усть-Муны, через полгода перевели в Майму. Весной 1952 года я женился (с Ниной Григорьевной мы прожили в мире и согласии 60 лет) и, перебравшись в город, переводом устроился в восьмую школу. Еще не приняв на работу, меня выбрали секретарем парторганизации (я в партии с 43-го). Позже какое-то время работал в родной шестой школе. Был преподавателем труда, мы с учениками построили и оборудовали мастерскую. Потом пригласили в открывавшуюся школу №1. В ней тоже оборудовал кабинет и мастерские, а когда стали вводить автодело, переквалифицировался. На пенсию ушел в 1983-м.
Связистом, наверное, я стал бы в любом случае, даже в мирное время, — говорит ветеран. Помимо связного дела он любит путешествия. Признается: всегда с большим удовольствием ехал туда, где еще не бывал. А побывал он во всех уголках нашей республики (тогда области), за исключением, пожалуй, Усть-Коксинского района.
Отдельная тема — поездки по местам боевой славы. На пятидесятилетие Сталинградской битвы Константин Иванович попал, возвращаясь из Донецка, — в первую очередь посетил Мамаев курган, затем другие памятные места — город он довольно хорошо знает с тех пор, как служил там после Победы. К 60-летию великой битвы ездил в составе делегации от республики. С группой ветеранов от региона попал он и на трехсотлетие Санкт-Петербурга — генерал-лейтенант, встречавший их, в течение недели показывал гостям достопримечательности северной столицы и ее окрестностей, водил по многочисленным музеям, возил в Кронштадт…
Сегодня Константин Иванович живет в Горно-Алтайске в семье сына. Его дочь Татьяна Константиновна заведует проектным институтом в Новокузнецке. Сын Сергей Константинович преподает информатику в республиканском классическом лицее, невестка Наталья Степановна – преподаватель Горно-Алтайского государственного университета. У ветерана замечательные взрослые внуки, есть правнуки.
Рассказывая о войне, а к нему частенько приходят ученики его родной шестой школы (ныне — лицея им. И.З. Шуклина), Константин Иванович нередко говорит: «Мне очень везло!» Действительно, это большое везение: пройдя такими сложными и страшными военными дорогами, остаться очень добрым, открытым и улыбчивым человеком.
Галина МИРОНОВА.
